Сила не берет
Удивляюсь я на певчих пташек: как только они на свете живут?
Ни силы в них, ни весу, - пух да перо. В костях и то у них воздух. Прутиком хлестнешь, - и дух вон.
А ведь долгие годы здравствуют, еще и песни поют - радуются. Гляди-ка, какие веселые!
Гусь - тот вон как по земле ступает. В соколе или, все равно, в ястребе - в тех опять сила большая. Силой и берут.
Добро бы еще соловей: тот в роще живет, в кустах, Этому есть где схорониться от ястреба. Чуть что - он в чащу, - и был таков.
Ну, в зять, к примеру, жаворонка.
Этому куда деваться, когда кругом чистое поле?
Хорошо там, если трава или рожь стоит в поле, - человека за ней не видать. А вот как я нынче полем шел, - хлеб-то машиной сжат весь подчистую. Мыши схорониться и то негде.
И бежит впереди меня по дороге жавороночек, по-нашему сказать: пахарек.
Люблю я эту пташку, хоть и всего-то в ней ничего - песня одна. А уж как по весне обрадует, когда в лесу еще зима полная, а он уже, пахарек-то, над полем, над первой проталиной вьется, - песни своей серебро с поднебесья рассыпает.
Иду я, конечно, по дороге по проселочной - и он впереди меня бежит. Пробежит-пробежит - и станет. Подойду - он дальше.
И слетел. Слетел и ввысь забирает. Крылышками, гляжу, мелко-мелко затрепетал, - вот-вот запоет.
"А почему, - думаю, - ему и не запеть? День-то, гляди, какой теплый да ласковый. На небе ни соринки, солнышко славно припекает, - даже пыль у меня из-под ног. Так, может, он лето вспомнил, гнездышко свое теплое во ржи".
Пахарек и вправду запел.
да на свою голову. Лучше б по сторонам глядел.
Я-то еще издали приметил: мчится на него лютый враг, - крылья серпом - соколок-белогорлик. Я даже крикнул пахарьку-то:
- Глянь, летит!..
Будто он человеческие слова понимать может.
Увидел, конечно, и он врага своего, да уж поздно: куда в чистом поле от быстрокрылого сокола денешься?
Камнем пал мой пахарек с высоты - и прямо на дорогу, в тележную колею. А крылышками так и трепещет, сучит, как птенчик.
"Лихорадка, - думаю, - его с перепугу бьет"
А он исчез, - как сквозь землю провалился.
Рассматривать тут некогда было, куда он девался: как раз тут и соколик подоспел. С лету вниз, над самым тем местом, где сейчас пахарек был, вихрем промчался - и опять взмыл.
А унес что-нибудь в когтях или нет, - я не приметил.
Подошел я к тому месту, где пахарек был, и каждый комочек земли оглядываю. Коли сокол не унес, должен ведь он тут быть, не мог же в самом деле под землю уйти.
Однако нет пахарька.
Вдруг вижу: будто глазок на меня из земли глядит.
Один глазок, а пташки нет.
Я еще шаг шагнул, - получше рассмотреть.
тут пахарек вскочил на ножки, встряхнулся, - пыль с него так облачком и поднялась, - да полетел себе тихонько в сторону, в поле.
Что ты скажешь! Ведь это он от сокола прятался, крылышками на себя пыль накидал, в один миг под ней схоронился.
А соколок-белогорлик, гляжу, вон уж где - и за ласточкой погнался.
Пропала, думаешь, ласточка?
Обожди, не спеши. Сила, конечно, на его стороне, на соколиной, и полет у него из всех птиц, пожалуй, самый сто ни на есть быстрый. А вот не всякая же ласточка ему дается, - тоже сам видел.
Такой же вот белогорлик - может, даже этот и был, - в деревне у нас за ласточками метнулся. Соколов этих - чеглока-белогорлика, кобчика, дербника - сразу от ястреба отличишь: крылья у них очень длинные, узкие и серпом загнуты.
Отбил белогорлик одну из стаи - и за ней.
Ласточка туда-сюда зигзагами. Да не тут-то было: изворотлив соколок, не хуже ее.
А в колхозе у нас силосная башня вот уже пятый год как сложена из кирпича. Высокая, круглая.
Гляжу: ласточка - к ней. Да тем же ходом вокруг башни.
Он, конечно, за ней: схорониться-то ей там все равно негде.
Она у самой что ни на есть стенки круг дает. Крылышки-то у нее коротенькие, так чуть не в притирочку к стенке.
Он так не может: крылья у него долгие.
Соколок вокруг башни круг дает большой, а ласточка - малый. Ей скорей обернуться.
На втором кругу, гляжу, она уж от него за башней. Ну, где ж ему тут ее догнать?
Отлетел, несолоно хлебавши.
И спаслась касаточка.
Тут сила не берет.
Еще вот про воробьишку одного скажу, - как на него ястреб кинулся.
У меня в палисаднике случай был.
Целый выводок воробьишек на улице за моей изгородью прыгал. А ястреб через два двора в елке прятался, с них глаз не спускал - караулил минуту.
Ястреб ведь не то что сокол. Соколу что шире кругом, то лучше. Он как волк свою добычу ловит - догоном. И все больше не лету птиц берет. А ястреб - этот, как кошка: схоронится в засаду да вот из прикрытия-то и кидается. От него куда ни схоронишься, - он вытащит: ноги долгие, когти хваткие.
Вот ястреб сидел на елке и ждал, когда людей на улице не будет. Меня не видал, потому что я в избе сидел, за окном.
Улучил минутку, снялся да по-за избам неприметно - да шасть на воробьишек!
Те, конечно, горохом врассыпную!
А один не успел.
Ястреб уж над ним и ноги вперед вытянул, - вот скогтит!
А воробьишка, не будь дурак, скок - и за изгородь. Он маленький, ему между кольями как раз проскочить.
Ястребу, конечно, так нельзя: крылья не дадут, - они у него широки. Ему через изгородь надо.
Он взмыл - и ко мне в палисадник.
А воробьишка назад - сквозь прутья - на улицу.
Ястреб повернул да за ним - через изгородь.
Ну, да ведь не поспеть же ему никак, воробьишка-то давно уж опять у меня в палисаднике.
А тут на улице люди показались, - колхозники наши.
Пришлось ястребу убираться подобру-поздорову: так и так не его добыча!
Провел его воробьишка. Хоть целый день за ним гоняйся - не поймаешь.